Корнелий Иванович Крюйс — вице-адмирал Российского флота, верно прослуживший под Андреевским флагом до конца жизни.

Глава 3

— Господин «шкипер», генерал и адмирал Головин находится на своем флагмане, а мне следует руководить эскадрой в походе, — Крюйс прекрасно понимал всю щекотливость своего положения. Командующим флотом царь поставил доверенного боярина Федора Алексеевича Головина, полного генерала и адмирала по своим чинам. Таким прежде был только сподвижник московского монарха швейцарец Франц Лефорт, умерший зимой в столице.

— Я сам прекрасно понимаю, что «генерал» и «адмирал» с него никакой — полки в походы не водил, а на корабле оказался только в плавании на Дону, когда второй раз пошли Азов брать, — фыркнул молодой царь. Но тут же стал серьезным и тихо пояснил:

— Но он предан мне с младых ногтей, покойный батюшка мой взял с него клятву беречь меня, и от стрельцов мятежных спас, уберег, не дал меня убить подлым изменникам, — лицо царя исказила гримаса ненависти, но монарх тут же взял себя в руки, и продолжил негромко говорить:

— Однако переговоры в Нерчинске с посланниками «богдыхана» провел успешно, за что наместником Сибирским пожалован, «Посольскими» делами успешно вершит, и в реформах моих правая рука. За что кавалерией ордена Святого Андрея Первозванного пожалован — единственный, кто голубую ленту через плечо носит, у меня такой нет. Да и старше он тебя на пять лет — в следующем году шестой десяток пойдет, а тебе, как я помню, всего сорок четыре года совсем недавно исполнилось.

— У вашего величества хорошая память, — поклонился Крюйс, прекрасно помня, как два месяца тому назад, устроено было «шумство великое» по этому поводу. И «бились с пехотой Бахуса изрядно», но когда подоспел «Ивашко Хмельницкий», то все присутствующие, включая царя, потерпели поражение, свалившись на «бранном поле», среди блюд с обглоданными костями и множества пустых винных бутылок.

— Вот и отдавай приказы напрямую капитану Рейсу — он моряк опытный и зазря Федора Алексеевича беспокоить не будет. И вообще — на то он и командующий, чтобы его делами лишними не терзали, у него своих раздумий много. А у тебя шаутбенахт Рез для дел есть, вот его и озадачивай. А если, что решить не можешь, ко мне обращайся сразу! Понял?!

— Понимаю, господин «шкипер», — Крюйс склонил голову. Он уже прожил год в России и достаточно хорошо узнал царя — тот никогда не выходил на первый план, каждый раз «заслоняясь» как щитом «значимой фигурой». Такой сейчас именно был боярин Головин, являвшийся в глазах всех русских руководителем, как посольских дел, так и командующим флотом. Иностранцам московиты не доверяли, хотя охотно приглашали их на службу, прекрасно понимая, что без них в новых для себя предприятиях не обойтись. Так на всех трехмачтовых кораблях, что сейчас стояли на якорях в лимане, капитанами или «шкиперами» являлись иноземцы — англичане, голландцы, немцы. Единственным исключением был командир 42-х пушечного корабля «Отворенные врата» Петр Михайлов — под этим именем скрывался сам царь, которого порой называли на море «шкипером», а на суше «бомбардиром».

Настоящих матросов на эскадре было немного — в европейских странах «великие послы» наняли несколько сотен «морских служителей», вот только после распределения их по кораблям выяснилось, что на каждом оказалось не более двух десятков. Экипажи формировались из солдат двух «потешных» полков — Преображенского и Семеновского, которые с детства царя были вместе с ним и принимали участие во всяких «воинских потехах». Вернее людишек и сыскать невозможно — Петр Алексеевич чуть ли не всех знал по именам, ведал, кто на что способен. В этих полках особенно много было дворян — все они проходили службу с самых низов, как и сам царь. Вместе с самодержцем занимались воинскими экзерцициями, ходили на штурм Азова, строили корабли, овладевали ремеслами. Служили матросами и гребцами — да делали все тоже, чем увлекался их государь.

Человеческий материал выше всяческих похвал — крепкий, здоровый и храбрый, неприхотливый и верный. Не то, что бородатые стрельцы, которых прошлой зимой предавали на Москве самым лютым казням — рубили головы, вешали, колесовали — причем палачами выступали бояре и дворяне, в верности которых царь хотел лично убедиться. Крюйс был этому свидетелем, всех иноземцев обязали смотреть на сие действо.

Ничего, зрелище это привычное, даже занятное. В европейских странах публичные казни порой гораздо зрелищней устраивали, особенно в Англии до недавней «славной революции» — вот где король Яков свирепствовал в своей власти, куда царю Петру до него…

— Вославим же Бахуса, дети мои, и чарки за него поднимем! Дабы нам в здравии проживать и бл…й охаживать!

Князь-папа Никита Зотов поднял немалых размеров кубок, и начал из него пить, проливая рубиновое вино себе на рубаху, на которой расплывались «кровавые» пятна. Выпил одним махом, и куда в него только залезло, пролил не больше четверти налитого. Крюйс уже не раз участвовал в «пьяных баталиях», а также в «славлениях Бахусовых», и уже отчетливо понимал, что дело тут не в простой пьянке, тут каждый играет свою роль. Можно было бы относиться с презрением снисходительным к одутловатому, с испитым лицом Зотову, что учил царя в детстве грамматике, а сейчас играл роль некоего «служителя» культа Бахуса — своего рода жуткой пародии на православную церковь. Вот только взгляд у Никиты Ивановича порой был жутко трезвым, оценивающим каждого участника действа. И можно было не сомневаться, что по прошествии времени, он доложит о своих соображениях господину «шкиперу», которому был предан как пес. И не тот он был человек, за которого себя выдавал в «хмельном буйстве» — то был обман для легковерных. Да и не может быть секретарь царя, ведающий многими тайными делами быть вечно пьяным простачком, каковым выглядел. Тем более, если вхож к самому князю-кесарю Федору Ромодановскому, главе страшного Преображенского приказа, с которым Зотов любил выпивать на пару.

— Давай пей, адмирал, — прокричал «шкипер», пихнув Крюйса локтем в бок, и Корнелий опрокинул большую чарку хлебного вина, полезного на кораблях, где жизнь идет в вечной сырости. А царь сверкнул глазами на Зотова, и громко, на всю палубу, где был поставлен длинный стол, вдоль которого на лавках сидели сановники и капитаны, прокричал:

— Аникита, ты про бля…х женок не вспоминай — бабам на корабли наши дорога закрыта, не хрен им тут ничего делать. Метресок захочешь, так вали на берег, Анисья Толстая тебе живо подберет парочку. А баба на корабле примета дурная, верно, Корнелий Иванович?!

— Сие так и есть, герр Питер, — напустив на себя важный вид, произнес Крюйс. Он уже сообразил, что царь желает совершенно противоположного, а потому громко произнес:

— Но мы не в море под парусами, а на якоре в речном лимане, тут можно и пригласить дам для веселья.

— Слышишь, Алексашка, что адмирал говорит? Девки где?!

— Здесь, мин херц, — царский любимец уже стоял у планшира, а на палубу здоровенные матросы вытягивали хохочущих бабенок в разноцветных убранствах и с оголенными плечами. Все предусмотрел Меншиков, за это и ценил его царственный покровитель и приятель. Петр поднялся со своего кресла, шлепнул полную метреску по ягодицам и неожиданно выругался:

— Что за хрень?! Корнелий, ты такое на морях видывал?!

Крюйс кинулся к фальшборту, всмотрелся и сам выругался — разное он видел на морях, но такое зрелище впервые. В ста футах от борта «Скорпиона» из спокойной воды вылезло на поверхность белое пятно тумана, высотой в аршин, не больше. А в нем проступила небольшая лодка, необычная, со стеклянным «козырьком», невиданным. Но больше всего адмирала поразил человек, странно одетый — он замахал руками и что-то закричал…

Боярин Федор Алексеевич Головин, первый кавалер ордена Святого Андрея Первозванного, генерал и адмирал.

Глава 4

— Никак по-нашему лается, упырь?!